Откровения Альберта Анатольевича

Небольшому Человеку с Большой буквы

Вместо предисловия

Мои юные читатели!

Перед вами, собранные вместе, книги, которые я писал 50 лет. Приходило ли мне в голову, когда я был таким же, как вы, что это возможно? Конечно, нет. И никогда не мечтал я ни в детстве, ни позже, в юности, что стану писателем. Даже в университете - а это был Уральский государственный университет им. A.M. Горького в Свердловске, - хотя я поступил на отделение журналистики, никогда не думал о писательстве, о литературе, почитая это занятие уделом небожителей.

Правда, я всегда любил книги. Неточное слово любил. Я их обожал. Ещё совсем малому — лет 7 или 8 мне было - мама купила мне два фолианта: собрания сочинений Пушкина и Лермонтова в одном томе каждый. Эти знаменитые тома с золотым тиснением на обложке дореволюционного издателя Вольфа двигались по всей моей жизни. Они и сейчас со мной. Я время от времени беру их в руки, вдыхаю запах старинных, пожелтевших слегка страниц, и ко мне возвращается память детства простодушная и великая.

Великая хотя бы потому, что тома эти в военной Вятке мама моя, работавшая лаборантом в госпитале для раненых бойцов, купила, сильно урезав домашний бюджет, у эвакуированных ленинградцев, которые работали с ней в госпитале. Не знаю, сколько стоили эти два тома, наверняка недёшево, но не думаю, что хозяева их уступили только из-за денег. Мама сказала им, что хочет купить Пушкина и Лермонтова своему сыну, то есть мне. История Пушкинского тома мелькнёт в этом Собрании повесть «Детская библиотека» из романа «Русские мальчики», но я сейчас не об этом. А о том, что книги детства моего или вашего не могут быть преданы, брошены, проданы. Они - часть нашей жизни, судьбы каждого из нас, а рассказал я это не для вашего назидания, но чтобы самому себя понять: наверное, писательство может быть посеяно незримо, как невидимое, но благодатное семечко, книгами великих, побуждающих нас любить и ненавидеть, сострадать, восхищаться и - возвышаться.

Никто точно не может объяснить, почему на свет Божий являются сочинители. Да и не так уж это важно. Важно, мне кажется, чтобы книги, которые мы берём в руки, не оставляли человека равнодушным. Что я должен сказать вам в преддверии целой коллекции моих книг?

Да, пожалуй, ничего. Лучше это вы скажете мне, когда прочтёте. Мне же нужно только просто объяснить - точнее, обозначить, несколько главных моих целей. Повести «Чистые камушки», «Обман» и мальчишечий роман «Лабиринт» выходили в своё время под общим названием «Семейные обстоятельства», и этим, как мне кажется, всё сказано. Семья - это гнездо, где являются миру новые люди, и от того, кем устроено это гнездо, крепко зависит, какими станут эти люди. Мне кажется это краеугольным основанием жизни. Это первое. Второе - это память. Я родился до войны. Когда она закончилась, мне исполнилось 10 лет. Кому-то может показаться, что в эти годы дети не способны ни глубоко чувствовать, ни страдать, ни долго помнить радости и печали. Я полагаю это самым глубоким и опасным заблуждением взрослых.

У детства всегда широко открытые и очень памятливые глаза. Детство помнит подробности, которые торопливая взрослость выбрасывает из сознания, как ненужный хлам. Но ненужной памяти не бывает! Поэтому, наверное, трижды подступался я к теме военного тылового, но военных лет - детства, и здесь представлен вам, может быть, самый большой роман о военном детстве - «Русские мальчики». Он состоит из многих повестей, каждая из них самостоятельна, и печатались они порознь, но герой в них один. Растущий, во все глаза взирающий на жизнь, не всегда детскую, главный герой по имени Коля, один из русских мальчиков, незаметно для себя становящийся на крыло хороший и страдающий человек.

Впрочем, для меня эти слова «хороший» и «страдающий» братские слова. Как и человеческие качества, они идут рука об руку, и без них не может быть явлена душа людская. Вовсе не продолжением, но романом, стоящим рядом с «Русскими мальчиками», стал ещё один роман «Мужская школа». Оба они составляют дилогию о русском детстве эпохи исторических и, конечно, детских потрясений. Так что дилогия «Русские мальчики» и «Мужская школа» о детстве войны и послевоенных тягот. Но эти книги - не о прошлом. Они для вас, настоящих и для тех, кто сейчас еще несмышлён, и кого можно назвать будущим. Почему? Да потому что человеческие качества имеют вневременной смысл и характер. В повести «Кикимора» («Русские мальчики») я написал и подтверждаю это снова: «У каждого времени своя жестокость. А доброта - одна, на все времена». Жестокость и доброта — свойства, проходящие через любые времена. С ними и за них сражаться приходится по-разному, ведь время разное. Но остаётся одно слово и смысл — сражаться. На знамени человечества, мне кажется, должно быть начертано: «Во имя доброты!». Ещё одна моя «трилогия» состоит из повестей «Благие намерения», «Голгофа» и «Высшая мера».

Кто-то из взрослых может заметить - это не для детей. Но эти взрослые плохо знают детей. Многие годы я исповедую простую мысль - детство всё видит и всё чувствует, даже если не всё понимает. Вот, к примеру, сиротство, это что, взрослая жизнь? Конечно, это взрослая ответственность, но жизнь-то это как раз детская. И разве не страдает человек, которого взрослые снисходительно назовут неразумным, когда родители расходятся? Или когда их нет совсем? Или когда на тебя легла недетская тягота - нездоровье, тяжёлая болезнь, инвалидность, а вместе с ней некое изгойство, одиночество, выкинутостъ из жизни? Неужто это всё недетское? Лишь взрослому уму подвластное? Нет, это не так. Поэтому моя трилогия лишь написана с точки зрения взрослой совести, её ответственности за всё, что происходит с детством, обойдённым удачей. Но в центре этих трёх повестей — именно дети, те, кого защищают или предают взрослые.

Наконец, трилогия последних лет. Романы «Никто», «Сломанная кукла», «Слётки». Когда я их писал, ни о какой трилогии не думал — так уж получилось. Каждый из этих романов живёт самостоятельной жизнью, они, кажется, о совсем разном, но они и об одном. О громадном неразумении взрослого мира. О непростительном забвении мира детства. О том, как рушатся, увы, человеческие скрепы, соединяющие нас в народ, в нацию, в человечество...

Самые новые мои работы - совершенно для детей. Во всяком случае, я хочу чтобы их прочли именно вы. Повести «Мальчик, которому не больно» и «Девочка, которой всё равно» про испытания детского мира самым жестоким, что только есть, неизлечимой болезнью, гибелью близких, взрослым предательством и взрослым же насилием. Хочу заметить: это непривычные для литературы сочинения. А для детской литературы так и вообще - непринятые. Но почему надо следовать только принятому?

Да и вообще, задумывая их, я меньше всего думал о литературе. А больше всего о том, как попытаться именно словом защитить малую душу, переносящую недетские испытания. Как попробовать выработать иммунитет к болезням вовсе не детским, а взрослым, при которых страдают именно дети - ничем не защищённые и никем к такому не подготовленные? Я хотел, чтобы две эти совсем небольшие повести детей, подвергшихся испытанию, спасли и охранили, а взрослых пробудили и заставили и отвечать, и сражаться за гибнущее детство. Несколько особняком в этом собрании стоят роман для детей младшего возраста «Мой генерал» и повесть «Солнечное затмение». Можно сказать, что в них больше света и надежды, хотя и они полны печали. Уж так устроена жизнь — она дарит надежды, она наделяет нас крылами для полёта по ней, над ней, в ней, но она же ударяет нас о жестокость, несправедливость, утраты...

Надо ли этого страшиться? Наверное, надо.Но ведь неизменно что-то придётся преодолевать. И преодолеть. И идти дальше. И ещё об одном.Во многих моих книгах звучит тема сиротства, покинутости, детского одиночества. Будучи молодым журналистом, много лет назад я прикоснулся к этой печали, и меня это глубоко ранило. Получилось так, что «Последние холода», «Благие намерения», «Невинные тайны», «Никто», «Свечушка» составили некую, если можно так выразиться, «биографию» русского сиротства в эпоху войны, когда оно неизбежно как часть всеобщих лишений, так и в мирные времена, что противоречит хоть малой доле здравого смысла.

Из этого моего узнанного, выстраданного, неприемлемого чувства неправедности происходящего родилась идея создания Детского фонда - организации взрослых защитников детства. Фонд возник в 1987 году и привлёк всеобщее внимание, прежде всего тогдашней власти. Я Детский фонд и возглавил, и вот уже много лет тащу, грубо говоря, этот воз помощи детям, в том числе сиротам. Объяснив это, хочу заметить, может быть, главное для меня как для человека и писателя. Детский фонд - сначала Советский, теперь Российский - вначале вышел из моих книг, как например, из «Благих намерений». А теперь, будучи погруженным - с утра до ночи, каждый день, и многие годы в детские беды, могу сказать: мои книги выходят из Детского фонда.

В каком смысле?
В очень простом. Я столько знаю про страдающее детство, про его недетские печали, что не могу об этом молчать.
Ни в моих общественных трудах.
Ни в своих книгах.
Вот что я считал нужным сказать моим юным читателям в преддверии этого Собрания.
Мои книги - не для развлечений, не для забав.
Они для понимания. Для воспитания души. Душу и сердце надо воспитывать, надо упражнять любовью к другим, сочувствием и помощью тем, кто не просит, но кто в этом нуждается.
Повторю то, что сказал много лет назад.
Если человек плачет оттого, что ударился, это означает, что ему просто больно.
Если человек плачет оттого, что больно другому, это означает, что он Человек.
Именно так: с большой буквы.
И Человеком с большой буквы может быть совсем маленький человек.